у меня вообще пиздец полный творится, все-все вам расскажу, но чуть попозжее, а сейчас восхищайтесь великолепной мною,хахаха

Однажды на одном званом вечере одна дама спросила Крылова:
-Иван Андреевич, а почему в вашем творчестве такое большое количество мотивов, навеянных Эзопом?
А он ей и отвечает:
- Знаете, меня раздражает ваш розовый корсаж и ваши перси. Извольте встать и покинуть залу. На приемы надо приходить подготовленной.

Кроссворд:

Фасоль по-грузински.


-Фасол

Пухлый ребенок лет семи сидит во дворе на скамеечке. Ошметки солнечного света разбрызганы по его округлым щечкам.
Возьмите сто цветочных головок одуванчика, желтых как комок пищащих цыплят в картонной коробке, и хорошенько проварите в медном тазу с патокой. Добавьте цедры. Профильтруйте. Перемажьте этим семилетнего мальчугана. Вот он такой, замызганный одуванчиковым вареньем световых бликов.
Прямо перед ним сидит растрепанный голубь, съежившийся, словно половая тряпка.
Мальчик смотрит на птицу.
Птица на него.
И вдруг он с ужасом понимает, что глаза-то у голубя оранжевые.
Совсем не похожие на черные бусины глаз остальных птиц.
У голубя оранжевый глаз.С маленькой угольно-черной точкой-зрачком посередине. Глаз, который следит, не отрываясь.
Что оставалось делать мальчику?
Только разреветься. Громко и испуганно всхлипывать. Пускать пузыри из соплей.
Глупо пугаться голубей, но рядом не было никого, кто мог бы его в этом упрекнуть.

А теперь он мужчина. Большой, широкоплечий, лысый мужчина. С вечно сосредоточенным лицом, будто у него что-то застряло между зубами, а под рукой нет зубочистки.
Крепкие ботинки. Брюки. Форменная рубашка водителя метро.Слабый подбородок. Квадратная челюсть. Берем выше. Рыбьи глаза. Нависающий лоб, уже потрескавшийся сетью морщин. Блестящий череп, синеватый, как отражение неба в мыльной воде.
Его работа - сидеть в темноте. Его работа - созерцать черную пустоту тоннеля. Бесконечная череда рельс, толстых кабелей, размазанные лица напряженной толпы суетливых пассажиров на станции. Гул. Тьма. Холодное железо, кафельная плитка,гранит, бетон, виниловое кресло.Это его жизнь. Каждый его день это заточение в кабине машиниста. Иногда он представляет себя пищей, движущейся сквозь двенадцатиперстную кишку. Тогда он ухмыляется, видя свет приближающейся станции. Вроде как получается, что он не переваренные остатки пищи. Ну, то есть вроде как он дерьмо.

После работы он идет, конечно же, домой. Там он переодевается в старые джинсы и застиранную футболку. Гладит свои форменные брюки и рубашку. Стирает носки. Вешает их на батарею.Принимает душ.
Потом он собирает паззлы. Тысячи маленьких кусочков яркой картинки. Он собирает их воедино. В оно монолитное пятно чьей-то пестрой жизни. Окно в мир ярких цветов, старинных замков, пустынных пляжей, пухлых детей, покрытых солнечной патокой, рыжеглазых голубей, другой жизни, которая ему чужда.
Рядом нет никого, кто бы мог его в этом упрекнуть.

В том, чтобы распахнуть душу
и развести ноги
нет ничего сложного.
В этих нехитрых
актах
доверия
есть много общего:
например,
не стоит делать этого с незнакомцами.
И
в первый раз тебе скорее всего сделают больно.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

я теперь не могу воспринимать рисование как творчество.
я просто мясорубка, которая, получая кадр реальности, перемалывает его в живописный фарш плоскостного изображения.
никаких эмоций. только результат.

" Ты такая закрытая. Это так меня заводит"
Я очень закомплексованый, скрытный, угрюмый параноик.
Я так здорово притворяюсь другим человеком, что сама стала в это верить.
Я никогда не смогу доверять мужчинам. Мне кажется, я вообще их ненавижу, и даже самым добрым, верным и милым нарочно причиняю боль.
Сейчас мне очень стыдно потому что прижимаясь щекой к твоей рубашке я слушала то, как ты говорил о том, что тебе никого не надо, кроме меня.
Что ты думал обо мне и волновался, когда не мог дозвониться.
Что даже чудовищная задолжность на счету не мешала тебе узнать, как я и что со мной.
Что впереди опять водка и трава.
И ты снова ныряешь носом в мои волосы, о да, и я понимаю, что ты ухваткой крадешь мой запах. Чтобы запомнить. Кожа, сигаретный дым и тяжелые, густые духи. Все, что у меня есть. Все, что я могу тебе дать. Бери.
А в этот момент внутри меня нет ничего кроме досады и раздражения.
прости меня.

Нет, так всегда, так всегда бывает, как только напротив меня в автобусе садится симпатичная мужская обувь, и как только я поднимаю взгляд и вижу его миндалевидные голубые глаза, в которых читается интеллект не меньше ста и красивые скулы, именно в этот момент я начинаю кашлять. Не просто покашливать, а громыхать, задыхаясь прекрасным, милым и женственным лающим сухим кашлем, краснея и выпучивая свои очаровательные глазные яблоки, прикрывая рот ладонью, демонстрируя - увы!- жутко облупившийся лак.
О горе мне, горе!!!!